Индия

– Бедное дитя, – сказала Элис. – Молюсь, чтобы жизнь не была слишком трудной для маленькой Рошанары и ее мужа.

Мы видели украшенные кареты, так как это было огромное событие под председательством Большого Хансама, который выглядел великолепно: в его тюрбане сверкали драгоценности.

Я не видела Рошанару после свадьбы. Она отбыла со своим мужем на чайную плантацию, где он работал на своего дядю, и это было довольно далеко. Мне хотелось знать, был ли дядя таким же большим, как отец Ашрафа, но было трудно вообразить, что такое возможно.

Мы погрузились в рутину. Сделали в детской классную комнату, и я учила там детей. Мы все скучали по Рошанаре. Алан становился уже маленькой личностью.

Дети были счастливы. Смена обстановки очень мало повлияла на них, потому что все, кто любил их и заботился о них, оставались с ними. Элис сказала, что ходили слухи, будто их мать не интересуется ими, но я ответила, что она никогда и не интересовалась своими детьми, поэтому они не замечают этого. Действительно, она была их матерью, но ничего не значила для них, и им было хорошо с Элис, аей и со мной. Мы заполнили их маленький тесный мир, и они ни о чем больше не спрашивали.

Теперь, когда все устроилось, Лавиния была до некоторой степени довольна переездом. Дели был более фешенебельным, чем Бомбей, здесь было больше мест, куда можно было пойти, и, естественно, больше военных, что было ей приятно.

– Больше красивых офицеров, – язвительно сказала я ей.

Она показала мне язык.

– Ревнуешь? – спросила она.

– Нисколько.

– Врунишка.

Я пожала плечами.

– Это твоя сфера.

– Бедная Друзилла, если бы ты только попыталась представить, какие они чудесные. Они полюбили бы тебя.

– Оставляю все это тебе. Она тихо рассмеялась.

Как всегда, она была очень занята своим внешним видом и тем, что следует надеть, чтобы усилить впечатление. Она нашла какие‑то экзотические духи, которые ей очень нравились. Я удивлялась тому, как мало изменила ее жизнь. Отвратительный случай с фальшивым графом прошел бесследно, оставив ее нераскаявшейся и способной забыть о Флер так, будто ее и не было. О ней заботились другие. Я думаю, что Лавиния, должно быть, вообразила, будто вокруг нее всегда будут те, кто станет ей потакать. Но она по‑своему любила меня, она любила мой завуалированный критицизм. Если я когда‑либо грозилась уйти, она била тревогу. Это давало мне преимущество, в котором я постоянно нуждалась. Она поняла и примирилась с этим. И, несмотря на все это, я тоже испытывала к ней любовь, хотя часто находила ее поведение возмутительным.

Лавиния, следуя обычаю хозяйки дома, каждое утро общалась с Хансамом, обсуждая меню на день. Это удивило меня, поскольку в Бомбее, где это тоже было ее долгом, она избегала этого. Но теперь она проделывала это регулярно. Я должна была выяснить, почему.

Большой Хансам с обычной пышностью приходил в верхнюю часть дома, и Лавиния принимала его в небольшой комнате типа будуара рядом со своей ванной комнатой. Она бывала одета в украшенный лентами пеньюар или другую женскую одежду, которую я считала неблагоразумной.

Казалось, она не понимала, что это была церемония – почти ритуал. Хозяйка дома должна сидеть за столом, величественная и аккуратная, и внимательно слушать предложения Хансама, иногда спрашивая, делая предложения, а затем, возможно, уступая или настаивая, как того требует этикет.