Индия

– Э, нет, не так! Да обними же меня по‑настоящему! – И он вприпрыжку стал подниматься по лестнице вслед за мной с глупым развеселым гиканьем.

Он вовсе не простудился. Он был пьян. Когда он обхватил меня, сомнений уже не осталось: от него ужасно несло перегаром, а глаза были мутные и налитые кровью. Напиться в рабочее время – да что же он делает!

Я, торопясь, чмокнула его в щеку и попыталась ускользнуть от него.

– Да иди же ко мне, Индия. Ты ведь любишь своего старого папку, несмотря ни на что, верно, милая?

– Да, папа, – сказала я, хотя теперь совсем не уверена в этом.

Он хотел обнять меня и задел поднос.

– Пожалуйста, папа, осторожней.

– Но что это значит? – спросил папа, указывая пальцем на поднос, заполненный всякими лакомствами. Потом покачал пальцем перед моим носом. – Ай‑я‑яй, нехорошая девочка, а я‑то думал, что твоя тощая как палка праведница мамочка посадила тебя на диету!

– Мне просто хотелось взять что‑нибудь вкусненькое, я собираюсь сесть за домашние задания.

– А ведь лампочка, пожалуй, будет хрустеть на зубах? – И он захохотал во весь голос над собственной довольно жалкой шуткой.

– Ха‑ха‑ха, папа. А теперь, пожалуйста, пропусти меня… мне пора наконец взяться за уроки, – сказала я.

Он плелся за мной до самой моей комнаты.

– Папа, ты не должен входить сюда, здесь живу только я, – сказала я, совсем теряя голову.

– Я просто вверну лампу, детка. Не могу же я допустить, чтобы мою маленькую дочурку ударило электричеством. – Папа повернул выключатель и тупо уставился на три загоревшиеся лампочки. Он попытался щелкнуть пальцами. – Что за ерунда! Все уже в порядке!

– Нет, папа, лампочка нужна… нужна для школы. Завтра я отнесу ее на урок физики.

Это, слава богу, повернуло его мысли в другую сторону.

– Чертова школа! Они там уже составили себе недурное состояние – нет‑нет, огромное состояние – на плате за обучение, а теперь еще хотят, чтобы твой старый отец раскошелился и на лампочки.

И он завел свою бесконечную волынку о моей школе и о том, что у него вообще нет денег. Он даже вынул бумажник и распахнул его, тыча им чуть ли не в лицо мне – показывая, что он пуст.

Папа действительно начинал злиться. Как будто моего настоящего папу похитили злые люди и вместо него прислали этого сумасшедшего, сердитого, всем недовольного отца.

– Папа, ты такой… мне даже страшно.

Он взглянул на меня. Его лицо перекосилось.

– Нет, это мне страшно, – сказал он. – Это я попал в беду, настоящую беду.

– О, папа. Это из‑за Ванды, да?

– Из‑за Ванды? При чем здесь Ванда? Что она сказала тебе?

– Ничего. И не говори о ней так сердито, папа, прошу тебя.

– Я буду говорить о ней так, как мне угодно, – сказал папа; его голос стал грубым. – Ведь это мой дом, не так ли? – Он запнулся. – Ах, нет, это ложь, дом вовсе не мой. Это дом твоей матери, он записан на ее имя, под ее поручительство. Чем не способ унизить мужчину? Что ж, весьма разумно при данных обстоятельствах.

Я не понимала, о чем он говорит. Голос его слабел, папа явно терял нить. Он помотал головой и потом рыгнул.

– Ты напился, папа.

– И прекрасно! И вообще я намерен стать алкоголиком, – сказал он, круто повернулся и, заплетаясь ногами, начал спускаться вниз.

Я слушала, как он идет, и думала, что он может споткнуться и полететь головой вперед. Мне хотелось, чтобы так и было.

Не знаю, много ли слышала Ванда. Она примчалась в мою комнату сразу же.

– Что это твой папа так рано приехал с работы?

Я пожала плечами.

– Меня не спрашивай. Ему не следовало бы вести машину. Он пьян.

Ванда выглядела совершенно убитой.

– Пожалуй, я зайду к нему.

– На твоем месте я оставила бы его одного. Он в скверном настроении, – сказала я.