Индия

- Он, я полагаю, был трезв? – внезапно задал вопрос Хорнблауэр.

- Так же, как вы или я, милорд.

- Какова вероятность того, что в нотах может произойти опечатка? – спросил адмирал: ему приходилось продираться сквозь дебри материй, в которых он ничего не смыслил.

- Такое случается, милорд. Однако это мне судить, произошла опечатка или нет. Хотя он и разбирается в музыке, я не знаю, умеет ли он читать ноты, милорд, а если и умеет, то не думаю, что он понимает по-етальянски. Но там было сказано «dolce», в официальных нотах, милорд.

На взгляд Кобба это отягощало преступление, если его можно было еще отяготить. Хаднатт не только не подчинился его приказу, он с неуважением отнесся к письменной инструкции, присланной из Лондона кем-то, кто ответственен за рассылку нот оркестрам морской пехоты. Кобб был в первую очередь солдатом, и во вторую – музыкантом; возможно, Хаднатт является прежде всего музыкантом, и лишь затем – солдатом. Однако, - оборвал себя Хорнблауэр, - это делает его наказание лишь более необходимым. Солдат должен быть солдатом, и в первую, и во вторую очередь, всегда. Если солдат начнет выбирать, когда ему быть солдатом, а когда нет – полк королевской морской пехоты перестанет представлять собой боеспособную единицу – а его долг заключается в том, чтобы он оставался ей.

Хорнблауэр пристально посмотрел на Кобба. Этот человек говорил правду, по крайней мере, насколько это соотносится с его представлением о правде. Он не подтасовывал факты злонамеренно, исходя из личного предубеждения или старой вражды. Если его действия и рассказ о них были внушены завистью или врожденной жестокостью, то это произошло без его ведома. Трибунал будет убежден достоверностью его показаний как свидетеля. И под строгим взглядом Хорнблауэра он оставался невозмутимым.

- Благодарю вас, мистер Кобб, - сказал, наконец, Хорнблауэр. – Рад, что вы так ясно изложили все факты. Это пока все на сегодня.

- Спасибо, милорд, - ответил Кобб, и буквально выпрыгнул из кресла, демонстрируя при этом удивительную смесь подвижности с военной выправкой. Его каблуки щелкнули в тот самый момент, когда рука взметнулась к козырьку, он повернулся и вышел из комнаты, звонко печатая шаг, так размеренно, словно он сам задавал себе ритм с помощью своего метронома.

Когда Джерард и Спендлов вернулись в комнату, они увидели, что взгляд Хорнблауэра устремлен в никуда. Впрочем, Хорнблауэр немедленно очнулся. Ни за что нельзя допустить, чтобы его подчиненные подумали, что в решении дела, имеющего лишь административную подоплеку, им могут двигать человеческие чувства.

- Будьте любезны, мистер Спендлов, набросайте ответ сэру Томасу за моей подписью. В нем должно содержаться согласие, но добавьте, что сейчас нет возможности действовать немедленно, так как из-за отсутствия в данный момент стольких кораблей я не могу собрать достаточное количество капитанов.

За исключением крайних случаев, трибунал, решением которого могла быть вынесена смертная казнь, мог быть собран, если имелось не менее семи капитанов и коммандеров, которые могли исполнять обязанности судей. Это давало ему время, чтобы решить, какие меры должен он предпринять.

- Полагаю, этот человек содержится в тюрьме на верфи, - продолжил Хорнблауэр. – Напомните мне заглянуть к нему, когда мы будем на верфи сегодня.

- Есть, милорд, - ответил Джерард, стараясь не выдать изумления от того, что адмирал планирует потратить время на посещение мятежного морского пехотинца.

Впрочем, для Хорнблауэра это не был большой крюк. Когда подошло время, он неспеша прошествовал через прекрасный сад при Адмиралти-Хаузе, и Эванс, отставной матрос, ставший главным садовником, стремительно метнулся открывать калитку в пятнадцатифутовом палисаде, защищавшем верфи от воров на протяжении участка, отделявшего адмиральский сад от доков. Эванс снял шляпу и встал, пританцовывая, у ворот, его косица колыхалась в такт его движения, а лицо расплылось в сияющей улыбке.