Индия

Я легла на тюфяк. Я все увидела вновь. Эта когда‑то красивая комната превратилась в сцену из какого‑то адского ужаса… во что‑то, что я никогда не смогла бы вообразить. Кровь… кровь везде… и тело Лавинии, лежащей поперек кровати, ее когда‑то выставляемая напоказ красота унижена и исчезла навсегда.

Так я лежала там, размышляя о том, как мы впервые встретились, уехали в школу… Лавиния, которая почти всегда была такой большой частью моей жизни…

И теперь… больше ее нет.

Что могла бы я сделать, чтобы спасти ее? Я должна была более настойчиво внушить ей необходимость покинуть дом. Я должна была бы заставить ее понять опасность. Но кто мог заставить Лавинию делать то, что она не хотела?

Мое лицо было мокрым от слез. Я плакала. Это немного помогло. Это как‑то немного успокоило меня.

О Лавиния… Лавиния… мертва.

Кто‑то из детей зашевелился во сне, как бы напоминая мне, что мой долг успокоиться, не давать печали охватить меня, ободрять их, сделать их своими.

Я часто удивлялась, как это резчику по дереву Салару удалось на протяжении всех этих недель держать нас спрятанными в своем доме.

Дом не был большим. Он жил один, так как был холост. Салар вырезал свои деревянные изделия и относил их в магазины, которые покупали их у него. Он всегда жил одиноко, поэтому это помогло.

Я узнала от айи, что его племянница Рошанара много значила для него. Он любил девочку больше, чем кого бы то ни было в своей жизни, и никогда не сможет забыть, что мы спасли ей жизнь. Когда‑нибудь он навестит ее; может быть, он поселится рядом с ней и этим он обязан нам. Теперь он был счастлив, так как отплатил свой долг… больше чем отплатил. Три жизни за одну. Он был доволен этим. Но он еще не спас нас. Была осуществлена только первая часть операции. Долг не будет выплачен, пока мы не сможем вновь свободно ходить по улицам.

В ночь нашего побега айя вернулась обратно в дом. Она не хотела, чтобы на нее пало подозрение, так как это могло привести Хансама в дом Салара, а его приход был бы концом для нас всех. Тогда Салар был бы не в состоянии защитить нас; а что бы ни происходило, Салар должен заплатить свой долг.

Это было благом, потому что она могла снабжать меня информацией о том, что там происходило; она могла ходить по улицам, получать представление об общей ситуации.

Было очень трудно занимать детей и отвечать на их вопросы. Маленький двор, который я увидела из окна, был со всех сторон закрыт высокими стенами, но он был, по крайней мере, под открытым небом, и это было единственным местом для детей, где они могли дышать свежим воздухом. Мы не осмеливались позволять кому‑нибудь видеть их. Айя принесла несколько маленьких брюк и туник, так что они были одеты как местные; но их выдавали светлые волосы, и мы носились с идеей выкрасить их в черный цвет, однако сомневались, сможем ли сделать это как следует. В любом случае мы боялись рисковать ими. Мы не могли их держать под предлогом, что все это просто игра в прятки. Для этого Луиза была слишком умной.

Я ей объяснила:

– Мы должны прятаться здесь некоторое время потому, что есть плохие люди, которые пытаются нас найти.

Ее глаза широко раскрылись.

– Что за плохие люди? – спросила она.

– Просто… плохие люди.

– Большой Хансам? – опять спросила она.

«Как много ей известно?» – удивилась я. Меня часто поражали их наивность и проницательность одновременно.

Я уклонилась от того, чтобы сказать ей правду.

– Да, – ответила я.

Она серьезно рассматривала меня.

– Он нас не любит, – пояснила она. – Я знаю.

– Откуда ты знаешь? – спросила я.

Она просто кивнула.

– Я знаю.

– Поэтому мы должны ненадолго остаться здесь до тех пор, пока…

– Пока он не уйдет?

– Да, – ответила я.

– Где мама? – спросил Алан.

Луиза внимательно смотрела на меня, и я поняла, что должна сказать им. Я быстро приняла решение.