Индия

- Это Мануэль, мой главный камердинер, Ваше превосходительство. Любые приказания, которые вы пожелаете отдать ему, будут исполнены, как если бы они исходили от меня. Послали за моим доктором, он должен быть здесь с минуты на минуту. Так что я и моя супруга удаляемся, чтобы Ваши превосходительства могли отдохнуть, заверив вас в том, что искренне надеемся на ваше скорейшее выздоровление.

Толпа разошлась. Некоторое время Хорнблауэр вынужден был не давать себе расслабиться, так как примчался доктор и стал щупать пульс и осматривать языки. Он извлек ящичек с ланцетами и начал готовиться пустить Барбаре кровь, и лишь с трудом Хорнблауэру удалось остановить его, еще немало усилий потребовалось для того, чтобы отговорить его от идеи поставить пиявок. Хорнблауэр совершенно не был уверен в том, что кровопускание будет способствовать преодолению последствий тех мучений, которые пришлось перенести Барбаре. Он поблагодарил доктора, и со вздохом облегчения увидел, как тот покинул комнату, и сделал в уме отметку насчет лекарств, которые тот обещал прислать. Горничные ждали, когда они смогут избавить Барбару от лохмотьев, которые были на ней надеты.

- Ты собираешься поспать, дорогая? Нужно ли еще что-нибудь попросить?

- Я буду спать, дражайший. – Затем улыбка на усталом лице Барбары, сменилась на некую почти усмешку, совершенно несвойственную женщинам. – И поскольку кроме нас здесь никто не говорит по-английски, я могу сказать, что люблю тебя, мой дражайший, люблю тебя, люблю больше, чем все слова, которые мне известны, могут выразить.

Не взирая на присутствие слуг, он поцеловал ее, прежде чем удалиться в прилегающую спальню, где его ждали камердинеры. Все его тело было исполосовано незажившими до сих пор рубцами, в тех местах, где во время шторма силой волн его бросало на веревки, удерживающие его у мачты. Когда он пытался промыть их теплой водой, боль была невыносимой. Он знал, что нежное тело Барбары должно быть изукрашено таким же образом. Но она была цела, скоро она поправится, и она сказала, что любит его. И она сказала даже более того. То, что она сказала ему в рубке, излечило его от душевных страданий, причинявших ему намного больше мучений, чем телесные раны, мучивших его теперь. Лежа в кровати, в приготовленной для него камердинером шелковой ночной сорочке, богато украшенной вышитыми геральдическими символами, он чувствовал себя счастливым человеком. Поначалу его сон был глубоким и безмятежным, однако угрызения совести заставили его проснуться до рассвета, и он вышел на балкон, чтобы наблюдать в первых проблесках зари, как «Милашка Джейн» вползает в гавань, окруженная дюжиной малых судов. Он стал корить себя за то, что не находится на борту сейчас, пока не вспомнил о жене, спящей в соседней комнате.