Индия

Шахин Бадур Хан бродил среди пыльных могил патриархов своего клана на фоне восточного горизонта, напоминавшего черную стену. Его предки‑моголы называли муссон Молотом Аллаха. Молот опустился, а он все еще жив. Он все еще может строить планы. Может мечтать. Он даже может надеяться…

Мавзолей Моазам Али Хана стоит среди толстых пней когда‑то роскошных деревьев в самой старой части кладбища. Здесь, на возвышении из гравия среди наносов ила, был похоронен первый из Ханов. Тенистая и постоянно разраставшаяся листва деревьев на протяжении многих десятилетий обрезалась охраной дома, но нынешнему его сторожу, по‑видимому, нравится полное запустение. А оно сбросило оковы со строения, позволило небольшому, но выполненному в классических пропорциях захоронению расправить кости, вольней дышать кожей из песчаника. Шахин Бадур Хан наклоняет голову, проходя под аркой, выходящей на восток, и оказывается под куполообразной крышей. Изящные ширмы давно истлели, и еще по своим детским вылазкам он знает, что погребальный склеп заселен летучими мышами, но даже в столь печальном состоянии гробница основателя линии Ханов‑политиков производит на посетителя неизгладимое впечатление. Моазам Али провел жизнь, полную интриг, описанную хроникерами‑урду, в качестве премьер‑министра Навабов в те времена, когда власть понемногу утекала от приходивших в упадок Моголов к их номинальным вассалам в Лакхнау. Он наблюдал за превращением грязного средневекового торгового города в истинный цветок исламской цивилизации, но затем, почувствовав по аромату помады для волос, источаемому посланцами Ост‑Индской компании, всю хрупкость того, чего он был строителем, Хан удалился от дел – вместе с небольшим, но легендарным гаремом, состоявшим из персидских поэтесс, в охотничий домик, подаренный ему благодарным народом. Здесь он решил предаться изучению суфийской мистики. Первый и самый великий из Ханов. С тех времен, когда в здешнем уединении среди пения и криков болотных птиц жили и предавались философским штудиям Моазам Али и его поэтессы, многое изменилось, а сами охотничьи угодья вместе с домом пришли в окончательное запустение…

Мрак под куполом сгущается с каждой минутой – по мере того как к Рамгхар Коти приближается муссон, обещающий вновь наполнить водами его топи и возродить озера. Пальцы Шахина Бадур Хана прослеживают очертания михраба – ниши, обращенной к Мекке.

Сменились два поколения, и вот под элегантным чхатри лежит Муштак Хан, открытый всем ветрам и пыли. Он спас семейную репутацию и состояние, оставшись верным радже во времена, когда восстала Северная Индия. На гравюрах в газетах за 1857 год он изображен с двумя дымящимися пистолетами в обеих руках, защищающим имущество и семью от осаждающих его владения сипаев. Реальность была гораздо менее драматичной. Небольшой отряд мятежников осадил Рамгхар, но был легко и без потерь отброшен. Однако этого оказалось достаточно, чтобы Муштак заслужил у англичан титулы «Нашего преданного магометанина» и «Хана – убийцы индусов». Популярность у раджи, которую ему удалось завоевать благодаря своим реальным и легендарным подвигам, он сумел ловко использовать для проведения кампании по дальнейшему укреплению политического влияния мусульман. Как бы гордился Муштак, думает Шахин Бадур Хан, если бы увидел, что посеянные им семена произросли в крупную исламскую страну, Государство Чистых. И как бы он страдал, узнав, что Государство Чистых превратилось в средневековую теократию, а затем было буквально разодрано на части в ходе племенных междоусобиц. Слово Аллаха теперь звучит из дула «АК‑47». Время, смерть и прах… Звук храмовых колокольчиков разносится по мертвым болотам. С юга то и дело долетают гудки поездов. Не очень сильные пока раскаты грома сотрясают воздух.