Индия

Я заглянула в здание и крикнула:

– Эй, здесь кто‑нибудь есть?

От крыши сохранилась только небольшая часть, а внутри отеля царила такая тишина, что легкий ветерок от моего возгласа заставил воздушную дымку задрожать и заискриться на солнце, словно золотые хлопья в суспензии. Войдя внутрь, я стала с крайней осторожностью продвигаться вперед. И сразу же обратила внимание на то, что человека, который здесь совсем недавно спал, ни в малейшей степени не заботило аварийное состояние здания. Рядом с диваном валялась кипа журналов о кино, а на искусственной коже, которой был покрыт диван, до сих пор среди кусков осыпавшейся штукатурки сохранялся отпечаток человеческого тела.

Выйдя из того, что когда‑то было вестибюлем отеля, я прошла в бывший коридор, ведущий к номерам. Оказавшись в коридоре, снова крикнула в ярко освещенную солнечным светом раскаленную пустоту:

– Эй, есть кто‑нибудь дома?

Слово «дом» звучало в этом месте жутковато.

Никакого ответа. Я начала поиск среди развалин, следуя по отпечаткам человеческих ног на муссонной грязи. В своем предшествующем воплощении отель, наверное, был красивым и уютным домом. Еще кое‑где сохранились кусочки эдвардианской лепнины, словно древесные наросты, бесформенными кусками свисающие с резных деревянных колонн. А в нескольких номерах еще оставались старые двери с панелями красного дерева. Там, где облупился плотный слой яркой блестящей краски, проступила темная дорогая древесина, чем‑то напоминающая шоколад, что выглядывает из‑под сахарной глазури. В номере без окон я наткнулась на остатки громадной викторианской кровати, которую кто‑то уже почти наполовину пустил на растопку.

Услугами этого отеля пользовались совсем недавно, хотя его нынешние постояльцы предпочитали не платить за проживание. В двух комнатах я обнаружила намокшие остатки маленьких костров, а к стене кто‑то прислонил большой обломок зеркала, хотя забота о собственной внешности в подобном окружении показалась мне до смешного неуместной. Я обратила внимание и на то, что на зеркале сохранились следы былой позолоты. Сквозь стершееся золочение проступал темно‑бордовый цвет, что типично для старинных изделий, в которых в качестве болюса использовалась красная глина, чтобы в случае порчи поверхности обнажающийся цвет не диссонировал с золотом.

Я немного близорука. Присев на корточки, чтобы получше рассмотреть позолоту на зеркале, я поняла, что ошибалась. Никто не смешивал графит, чтобы получить этот оттенок темно‑бордового цвета. Это не красный болюс; это засохшая кровь. И крови было слишком много, чтобы ее присутствие здесь можно было объяснить обычным порезом при бритье. Тонкой густой струей пролилась она на стекло, растекшись по нему кружевными разводами. Я взглянула в зеркало и увидела маску собственного лица с паутинкой крови, разделившей его на отдельные части и сделавшей похожим на автопортреты моей матери. Нос отца, бабушкин лоб, глаза матери .