Индия

– Высокомерный ублюдок, не правда ли? – услышала я шепот у самого своего уха, настолько близко, что от дыхания у меня шевельнулись волоски на левом плече. Это был Калеб Мистри.

Я повернулась к экрану и сделала вид, что не расслышала.

КРУПНЫЙ ПЛАН: Голова, пораженная проказой, и последствиями загрязнения окружающей среды.

«Восьмерка», подумала я, увеличенная до 35‑го масштаба, чтобы заполнить экран. Зернистость, возникшая из‑за увеличения, привносит дополнительное впечатление изъязвленности. Голова принадлежит статуе каменной богини на храме в Ахмадабаде, поврежденной промышленными выбросами.

Культя ноги у калеки плавно переходит в колонну на гробнице в Агре. Я невольно оцениваю технологию съемки: типичное послесвечение экрана, характерное для старых видиконовых трубок при неполном освещении, когда изображение размазывается в ходе движения по экрану. Ашок не сумел избежать характерного синдрома сказителя, превратив документ в драму. Тот видеоматериал, который режиссер новостных передач признал бы ни на что не годным, Ашок использовал, чтобы вызвать у зрителя чувство безвозвратной утраты и бренности всего сущего с искусностью молодого Дэвида Лина[16]. И технические несовершенства съемки только помогли созданию нужного впечатления превращения камня в кожу, и наоборот.

За моей спиной снова зазвучал тот же шепот:

– Дешевые трюки.

Поток ржавой жидкости из крана, вмонтированного в грудь раскрашенной скульптуры танцовщицы‑раджастани на стене в заброшенном городе Джайсальмере.

– Истекающее кровью сердце, – прокомментировал Калеб, не обращая внимания на злобные взгляды соседей. – Ах, какое уместное зрелище на этом сборище детишек Неру!

Фильм продолжался, кинопризыв Ашока об отмене смертного приговора истории. Это первый его фильм, который я видела. И притом с комментариями Калеба.

После завершения фильма мы вышли во двор, и какие‑то безликие люди стали разносить подносы с виски и фруктовым пуншем. Говорили, что еду принесут позже, а на бомбейском жаргоне это означает не ранее полуночи.

Я бросила взгляд на публику, приглашенную Ашоком. Все мужчины с женами и детьми, на дамах яркие сари, благодаря которым они делались похожими на стаю громадных и жирных попугаев. И я отличалась от них, наверное, не только своим нарядом. В серой майке и черных полотняных брюках я казалась представительницей совершенно иного биологического вида.

– Великолепная работа, Ашок, – сказал серьезного вида джентльмен и повернулся к дородному мужчине, стоявшему слева. – Вы обратили внимание? Даже Калеб Мистри собственной персоной явился сюда!