Индия

Проспер не пытался под маской притворной радости скрыть свое бросавшееся в глаза раздражение от моего неожиданного визита в его гнездышко.

– Роз, вам следовало бы предварительно позвонить. Ваша сестра снова в больнице. Немного повысилось давление, но она пробудет там до утра. И сегодня посетителей уже не пускают.

– А вы не хотите пригласить меня войти?

– В данный момент это не совсем удобно.

– Ерунда, Проспер! – послышался мужской голос за его спиной. – Мы уже закончили все дела.

Мой свояк с явной неохотой сделал шаг назад, и я заметила, как он элегантно вписался в дворцовое одеяние эпохи Великих Моголов, висевшее за стеклом, вделанным в стену, штукатурка на которой была отполирована до такой степени, что начала напоминать великолепно выделанную кожу. Я подумала, сколько же сотен искусных пальцев и сколько сотен часов работы потребовалось для достижения такого эффекта. Освещение было недостаточно ярким, чтобы прочесть мелкий шрифт в конце контракта, но вполне достаточным, чтобы понять – каждая деталь в квартире сочетает в себе высочайшие проявления современных требований к хорошему вкусу с богатством, древность и респектабельное происхождение которого никто и никогда не осмелится подвергнуть ни малейшему сомнению. И словно для того, чтобы еще больше усилить это мое сравнение, в распахнутую дверь из передней в гостиную виднелся открытый чемоданчик со старинными золотыми монетами.

Я попыталась представить свою сестру, ту сестру, которую я знала, во всем этом антураже и не смогла.

Вход в гостиную был обрамлен двумя колоннами в стиле храмовых колонн Гуджарати, настолько высокими, что под ними без труда прошел бы и слон. Гостиная была так велика, что слон мог бы не только пройти, но и сплясать там с чайным подносом в хоботе. В ней раза два определенно уместилась бы бальная зала «Савоя». А вдоль одной из стен в ряд, словно участники бала, выстроились раджи XVIII века в виде портретов в золотых рамах. У меня тоже возникло ощущение, что вот‑вот должен начаться бал.

– Неплохая квартирка, – заметила я, постучав по одной из рам. – Высококачественная позолота. Кстати, в этом виде золочения все зависит от исходного гипса. Он должен быть идеально сухим, в противном случае в процессе полировки его можно серьезно повредить.

Опытные позолотчики, такие, как моя мать, например, умеют определять степень его готовности с помощью легкого постукивания по поверхности или слегка проведя по ней полировальным камнем. Некоторые из древнейших полировальных инструментов делались из волчьих или собачьих зубов.

– На самые большие полировальные камни шел гематит, что в переводе значит «кровавый камень», – продолжала я. – У крови с камнем долгая связь.

Я еще раз постучала по гипсу, на этот раз не столь осторожно – давали знать последствия трех банок пива. Длинные ресницы Проспера несколько раз нервно вздрогнули, но это был единственный намек с его стороны на неудовольствие моим поведением.

– Я полагаю, все это – имущество вашего семейства?

Он посмотрел по сторонам.

– Кое‑что, а кое‑что принадлежало семейству Майи.

– Должно быть, у них тоже была куча денег.

Он едва заметно нахмурился.

Его партнер тоже, по‑видимому, не относился к тем, кто считает золото вульгарным. От золотого браслета на левом запястье до шелкового белого костюма – все в нем сияло новизной и безупречностью. Все, за исключением кожи. Лицо покрыто дорогим кремом, одним из тех, что обещают вечную юность. И при этом мужчину нельзя назвать хорошей рекламой для элитной косметики. Кожа его отличалась цветом и качеством старого прогорклого масла.

Мой свояк пробормотал мне имя своего гостя так, словно хотел, чтобы я его не разобрала. Видимо, большой богач, заключила я, хотя Проспер на этот счет и не сделал никаких уточнений. Когда мужчина встал и начал прощаться, у меня возникло ощущение, что от него должно остаться жирное пятно на обивке роскошного дивана. А в тот момент, когда я решила, что настало время вырвать у него свою руку, которую он необычайно долго пожимал на прощание, он неожиданно поднес ее к губам для поцелуя.