Индия

В Паркфилде я не увидела на улицах ни одного ребенка, не было их и в здешних так чудесно ухоженных дворах. А стариков, наверно, скотчем приклеили к их диванам, а детей отправили в школы‑интернаты. Все‑все попрятались.

И я тоже спряталась!

Я не верила собственным глазам!

За чаем у меня из головы не выходила Дарлинг. Я думала об этом ужасном человеке и о том, как он мог ударить ее. Мне было так плохо, что есть по‑настоящему не хотелось. Да и вообще такая еда не по мне. Это был один из маминых особых салатов: кружочек творога в середине тарелки, затем колечко ананаса, затем морковка, огурец и сельдерей, словно лепестки цветка, затем веером перья латука с двух сторон, артистичное сочетание разных оттенков зеленого и пурпурного.

Я погрызла кусочки ананаса, остальное оставила на тарелке.

– Индия, почему ты не ешь салат?

– Я не голодна.

Мама глупо хихикнула.

– Ерунда, моя дорогая, ты всегда голодна.

– Конечно, конечно, я всегда голодна. Но именно сейчас, в данный момент, я по чистой случайности голода не испытываю. И вообще сомневаюсь, чтобы даже умирающие от голода с удовольствием стали бы есть эту кучу творога. Особенно когда у него такой вид, словно он уже был проглочен, а потом извергнут каким‑нибудь анемичным бродягой.

– Довольно, Индия! Хватит язвить. Ешь!

– Ради бога, оставь девочку в покое, Мойя, – сказал папа. – Что она может поделать, если на дух не принимает кроличьей пищи.

И он подмигнул мне, давая понять, что ему‑то известно: моя любимая еда спагетти и мороженое. Сам он тоже не достиг слишком больших успехов со своим салатом, хотя мама позволила положить в его тарелку три ломтика ветчины в янтарном желе. Ей бы вложить их в зубки трех розовых поросят.

Мы сидели за столом, уткнувшись глазами в тарелки. Мама играла со своим салатом, вилку держала в правой руке – американский стиль, она считает, что так изящнее. Ванда положила вилку и попросила разрешения уйти пораньше, чтобы погулять со Сьюзи.

– Слава богу, – сказала мама, когда Ванда еще вполне могла ее слышать. – Эта девица действует на меня просто угнетающе. По‑моему, нам следует избавиться от нее.

Я взглянула на папу. Он жевал свою ветчину, старательно изображая полное безразличие. Проглотив кусок, он сказал:

– Да, пожалуй, она становится обузой. Придумай что‑нибудь, чтобы все было по‑хорошему. Скажи, что озабочена ее здоровьем, что нам просто совестно – ведь она так тоскует по дому… ну, что‑нибудь в этом роде.

Я не верила своим ушам. Он предавал Ванду, и так небрежно! Он ее совсем, совсем не любил. Она ему надоела, так что мама оказывала ему великую услугу. Мне было ужасно жалко Ванду, хотя я‑то тоже не слишком ее любила и действительно не хотела, чтобы она осталась.

– Индия, в чем дело? – спросила мама.

Я поняла, что невольно вздохнула. Папа встревоженно смотрел на меня.

– Ни в чем.

– Будь добра, приободрись немного. Последнее время ты выглядишь такой унылой. Белла говорит, что ты писала поистине странные письма Миранде.

Я почувствовала, что мое лицо вспыхнуло и стало такого же цвета, как папина ветчина.

– Странные? Что ты имеешь в виду? И откуда это известно Белле? Миранда ей показывала мои письма?!

– Нет‑нет, успокойся. Отчего ты вскидываешься по всякому поводу? Просто Миранда случайно упомянула, что ты чувствуешь себя довольно одиноко. Ты сама говорила, что очень по ней скучаешь.

– Нет, нисколько. Я совершенно по ней не скучаю.

– Ox, Индия! Как это на тебя похоже! А я как раз собиралась выяснить, когда всем нам было бы удобно пригласить Миранду на уикенд.