Индия

Духовное одиночество, сознательная ложь, лежавшая в основе их брахманского могущества, с одной стороны, природа Индии, полная контрастов красоты и безобразия, богатства и бедности, кроткой тишины и разрушительных вспышек — с другой, и что-то третье, труднее улавливаемое, пропитали мышление брахмана глубоко пессимистическим настроением — настроением мировой скорби; все существование человека и всего мира — есть одно огромное страдание, и высшая цель всей жизни может состоять только в избавлении от этого страдания, а высшая задача ума — в искании пути к этому избавлению. Таковое можно достичь только познанием основных причин страдания и логической связи, проходящей через все мироздание. Мы видим, что в своих целях брахманская философия резко отлична от европейской, ищущей истины ради истины, действительно философствующей; брахман в своем мышлении преследует практическую цель — избавление от страдания, тяготеющего как проклятие над миром природы и людей.

Легко предвидеть, что при созданной обстановке и при упорном спекулирующем настроении брахманы должны были создать очень яркую эпоху в области научных достижений, и с этой стороны они явились авторами больших и увлекательных исследований. Брахманы подарили миру вечные и бесценные подарки, создав музыкальную гамму, десятичный счет, грамматику языка, наметив исчерпывающие пути философского исследования, двинув вперед алгебру, медицину, астрономию и т. д. и т. д.

Естественно, что теология брахманов не осталась на платформе старого индийского миросозерцания и вылилась в форму сложного философски-мистического миропонимания. Брахманы исповедовали религию высокого стиля, доходя в своих представлениях до единого бога, бессмертия души и т. д. Для нас же важнее, как брахманизм и в каком виде доходил до народных масс? В этом отношении брахманы поступили мудро, сохранивши для народной массы ведийских богов, а особенно развивши технику ведийских жертвоприношений. Отсюда брахманизм остался в основе тем же ведизмом, но с усложненным ритуалом, с сильно подчеркнутым учением о святости вед, со значительно потускневшими старыми богами, экзальтированной проповедью о важности и привилегиях брахмана, в частности гуру, и со сложной мертвящей системой касты.

Вероятнее всего, народная масса следовала на этом религиозном переломе старой дорогой, по-своему трансформируя проповедуемых брахманами богов, мешая их с местными суевериями и перерабатывая обряды под диктовку экономики, условий быта и велений физической природы. Чем-то сравнительно новым для народа была строго определенная и неумолимо предписанная каста.

Но чем бы ни руководились брахманы, столь обстоятельно и императивно изложившие законы о касте (см. «Законы Ма-ну»), последняя в обстановке Индии должна была найти хорошую для себя почву как экономическая самопомощь прежде всего и как биологическая самоохрана; конечно, были и другие данные. Повсеместное распространение общины имело своим источником происхождения приблизительно те же причины, которые столь тепло и прочно приютили и касту.

Триада. Заслуживает упоминания попытка брахманов конкретизировать ведийский пантеон богов, слишком сложный и бессистемный, в более отчетливую сумму (три), придав ей определенный духовный облик; мы разумеем знаменитую индийскую триаду, состоящую из Брахмы, Шивы и Вишну. Характерно, что она рано была известна Европе и до последних дней часто излагается как основной догмат народной религии Индии — типичное увлечение книжным отражением религии, но не ее низовым массовым пониманием. Брахма — первое лицо триады, или Создатель (Вседержитель) мира — являлся по мысли брахманов основным божеством, но для народного постижения он оказался слишком отвлеченным, и ныне он совершенно почти вытеснен из области всенародного культа. Вишну — Хранитель — представлял более полезное и практическое божество. Привлекательный уже своим красивым, жизнерадостным обликом, Вишну особенно отвечал народным чаяниям и фантазиям своими десятью воплощениями, особенно седьмым и восьмым — (Рама и Кришна), когда светлый бог «в минуту народных бедствий или испытаний» спускался на землю, принимая вид человека или животного. Шива — третье божество триады — воплощал в себе одновременно Разрушителя и Воссоздателя — глубокую идею брахманов о смерти как о перемене состояния и в то же время о вступлении в новую жизнь. Отсюда Шива получил широкую базу для своего почитания: с одной стороны, он вызвал к себе специальное внимание философских и мистических сект среди брахманов, а с другой — его разрушительные, губящие свойства связали его с Рудрой («бог бушующих ураганов» вед) в прошлом и с кровавыми божествами неарийских племен. Такая широкая концепция природы и бога хорошо отвечала сложной обстановке Индии и обещала Шиве в будущем широкое почитание.

Приведенная триада интересна не как попытка утонченного создания пантеона со стороны брахманов и не как хотя бы временная форма народного богопочитания, чем она никогда не была, а как ступень в эволюции религиозного мышления в Индии, из которой более непосредственно вытекали два сектантских бога — Шива и Вишну, владыки современного индуизма.