Индия

Хорнблауэр проглотил готовые сорваться с губ слова протеста. Хупер не шутил, когда грозил ему арестом. Строжайшая дисциплина, действующая в Королевских Вооруженных Силах стискивала Хорнблауэра в своих объятьях с той же силой, что и последнего матроса. Попытка неподчинения приказу была бы безнадежной с самого начала. Неконтролируемая сила размышлений могла увлекать его все дальше, но теперь она натолкнулась на непреодолимый барьер дисциплины. Завтра? Завтра наступит другой день.

– Хорошо, Ваше Превосходительство.

– Ночной отдых – вот что Вам более всего необходимо, милорд. Может быть, будет лучше, если Вы выспитесь здесь? Я сделаю соответствующие распоряжения. Если Вы дадите Вашему флаг-офицеру указания насчет одежды, я пошлю за ней в Адмиралти-Хауз, с тем, чтобы она была готова к завтрашнему утру.

Одежда? Хорнблауэр оглядел себя. Он совершенно забыл, что одет в черный бальный костюм. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что больше его одевать уже никогда не придется. Теперь он предположил, как выглядят прочие детали его облика: впалые щеки, покрытые жесткой щетиной, находящийся в полном беспорядке шейный платок. Неудивительно, что все люди смотрели на него сегодня с таким удивлением.

– Ваше Превосходительство, Вы чрезвычайно добры, – произнес он.

Что за беда может быть в выражении формальной вежливости перед лицом временно непреодолимых трудностей. Было что-то в тоне высказываний Хупера, что подсказало ему, что это не только приглашение, но и приказ, что он фактически стал пленником в доме губернатора, как если бы Хупер действительно реализовал свою угрозу поместить его под арест. Лучше уж было сохранять хорошую мину на лице и подчиниться давлению хотя бы на время. Завтра наступит другой день.

– Позвольте мне проводить Вас в Вашу комнату, милорд, – сказал Хупер.

Взгляд в зеркало, висевшее в ванной комнате, подтвердил его худшие опасения о своей наружности. Кровать, с огромной москитной сеткой, была просторной и манящей. Его ноющие суставы молили упасть на кровать и дать себе отдых, даже мозг настаивал на необходимости погрузиться в беспамятство, найти забвение от проблем во сне, как пьяница находит его в выпивке. Как успокаивающе было намыливать себя, лежа в теплой ванной, не обращая внимания на легкий зуд в ссадинах, покрывавших тело. И вот теперь, чистый и расслабленный, одетый в ночную сорочку Его превосходительства, едва достигавшую его коленей, он не мог дать право этой слабости возобладать над собой. Его внутреннее «я» отказывалось смириться. Он обнаружил, что расхаживает по комнате, шлепая по полу босыми ногами. Перед ним не было квартердека, по которому он мог бы расхаживать, пропитанный ароматом свечей тропический воздух спальни далеко не в той степени способствовал вдохновению, как свежий морской бриз, москиты вились вокруг, жаля шею и голые ноги и страшно раздражая его. Это была одна из самых кошмарных ночей. Иногда он успокаивался настолько, что садился в кресло, однако, через несколько секунд новая череда тяжких мыслей поднимала его на ноги, снова заставляя ковылять взад и вперед. Его бесило то, что он не мог заставить себя сосредоточиться на проблеме Спендлова. Он чувствовал презрение к себе, ловя себя на мысли, что преданный секретарь далеко не всегда находится в центре его внимания. Череда других размышлений легко вытесняла его из памяти. Все время до наступления утра перед его мысленным взором вставали лишь картины того, что он сделал бы с пиратским логовом, если бы его руки не были связаны, он даже находил удовольствие в постоянном прокручивании этих планов, делая это с одной целью – забыть об отчаянии, которое испытывал всякий раз, когда вспоминал, что Спендлов находится в лапах пиратов. Иногда, вспоминая угрозу Джонсона выколоть Спендлову глаза, он испытывал приступ тошноты.