Индия

«Брахман без начала и конца, неразрушимая сущность языка,Который развивается в форме вещей и из которого проистекает создание мира».

Что же больше можно было сказать о логосе неоплатоников?

В ответ тем, кто отрицает существование подобной спхоты, утверждают, что она есть действительный объект восприятия, ибо все люди, слыша слово корова, знают, что оно отлично от составляющих его букв. Это показывает, что индусы выработали идею о буквах, и даже гласных, задолго до того времени, как познакомились с буквами семитической азбуки; я могу только удивляться тому, что люди, верившие в старый туземный алфавит, никогда не ссылались в защиту своего мнения на рассуждения о спхоте. Если говорят, продолжает Мадхава, что признание (cognitio) происходит от отдельных букв слова, то спрашивается: предполагается ли, что эти буквы производят признание в их коллективной форме или в отдельности? В коллективной их форме это невозможно, так как каждая буква, раз признанная, исчезает и потому не может составлять целого; в отдельности тоже невозможно, так как ни одна одинаковая буква не имеет силы произвести признание значения какого-либо слова. И так как буквы (ни в их отдельности, ни в их соединении) не могут произвести признание значения какого-либо слова, то должно существовать что-нибудь другое, посредством чего производится знание, это и есть спхота – звук, отдельный от букв, хотя и открываемый (revealed) ими. Далее он цитирует из Махабхашью Па-танджали: «Что такое слово корова? Это слово, будучи произнесенным, производит в нас одновременно признание отвисшего подгрудка, хвоста, горба и рогов». Кайята объясняет это подробнее, говоря: «Грамматики утверждают, что это – слово, отличное от букв, выражающее значение; если бы его выражали буквы, то было бы бесполезно произносить вторую и следующие буквы (так как уже первая передала бы нам все, что нужно). Поэтому это – нечто отличное от отдельных букв, передающее значение; вот то, что мы называем спхотой».

Возражающий, однако, не уступает сразу. Он, в свою очередь, задает вопрос, есть ли эта спхота проявляемое или непроявляемое. Если оно не требует проявления, то оно существует всегда, а если требует, то проявляться оно может только в буквах, когда они произносятся; таким образом снова появляются те же затруднения, которые были указаны раньше по отношению к коллективному или отдельному действию букв. Эта дилемма ставится Бхаттой в его Миманса-шлокаварттике: «Грамматик, утверждающий, что спхота проявляется в буквах при отдельном их произнесении и восприятии, хотя само по себе оно есть единое и невидимое, не избегает этим ни одного из затруднений».

Тут Панини (1, 4, 14), кажется, дает верное решение задачи, устанавливая принцип, что буквы не могут составлять слова, если у них нет на конце приставки (affix), тогда как буквы, как они воспринимаются, просто помогают передавать значение при посредстве условной ассоциации. Это показывает, что условность отношений между звуком и значением вполне признавалась в Индии: называли ли этот звук шабда или спхота.

Недостаточно, чтобы буквы были одинаковыми, они должны кроме того следовать одна за другой в известном порядке, иначе слова vasa и sava, nava и vana и т. д. передавали бы то же значение, а это не так.

Все это говорится затем, чтобы доказать, что допущение существования спхоты не есть необходимость; но на это мы получаем ортодоксальный ответ, что допущение спхоты необходимо, что все возражения есть не что иное, как хватание утопающего за соломинку, так как отдельные буквы никогда не составляют еще слова, как цветы без перевязки не составляют венка или букета. И так как буквы не могут комбинироваться в силу того, что они исчезают, как только их произносят, то мы и должны признать спхоту и принять первые буквы открывающими нам невидимую спхоту, тогда как следующие буквы служат только к тому, чтобы сделать спхоту более и более ясной и проявленной.

СЛОВА ВЫРАЖАЮТ SUMMUM GENUS

Установив таким образом свою теорию спхоты для каждого слова, философ-грамматик идет дальше и пытается доказать, что в конце концов значение всех слов – это summum genus (высший род – сатта), именно чистое бытие, характер которого есть сознание высшей реальности. На замечание, что в этом случае все слова обозначали бы одно и то же, а именно Брахмана или бытие, он отвечает, что в известном смысле это действительно так; но как кристалл окрашивается цветом окружающих предметов, так и Брахман, связываемый различными вещами и отдельно отождествляемый с каждой, потом заменяется различными видами, например, корова, лошадь и т. д.; эти виды прежде всего есть «существование», бытие, сатта, или высший род, как он существует в индивидуумах, да и то только тогда, когда они пребывают в этом феноменальном мире. В защиту такого взгляда приводится другое место из Бхартрихари: «Так как бытие разделяется, как оно существует в коровах и т. д., то оно и называется тем или этим видом в силу его связи с различными объектами; и от этого зависят все слова. Это называют значением стебля и значением корня. Это есть бытие, это есть великий Атман (или Брахман), выражаемый такими приставками (affixes), как шва, тал и т. п., образующими абстрактные существительные, как например готва – вид, корова и т. д. Ибо бытие как summum genus находится во всех вещах – в коровах, лошадях и т. д., и поэтому все слова, выражающие определенное значение, в конце концов основываются на summum genus, на бытии, дифференцируемом различными мыслями и словами, в которых оно пребывает, как например, словами корова, лошадь и т. д. Если слово ствол (пратипадика) выражает бытие, то корень выражает состояние (бхава) или, как говорят другие, действия (крия)». Это напоминает нам рассуждения греков и средневековых логиков. Мой покойный друг Нуаре также пытался доказать, что все слова первоначально выражали действие; к чему я сделаю поправку они выражали действие или состояние. Если это истинное зерно всякого слова называлось отдельными философами великим Атманом (ма-хататма) и summum genus, comma, то мы должны вспомнить, что Брахман, согласно веданте, есть истинная сущность, субстанция всего Это опять-таки констатирует Бхартрихари, говоря: «Истинная реальность известна за ее обманчивыми формами, в словах – за неистинным одеянием; истинная реальность называется, получает название на время, например название дом Девадатты имеет зыбкое основание и верно до той поры, пока Девадатта владеет этим домом; но слово дом выражает только чистое домохозяйство»[200] .