Индия

175

сированные в позднейших источниках, на сельских жителей более раннего времени.

Но в таком случае возникает вопрос: если крестьянин не был поглощен общиной и был в значительной степени предоставлен самому себе, то каковы были особенности его психологического склада? В этой связи не могу не возвратиться к тезису об архаическом индивидуализме скандинавских бондов. Саги рисуют широкую панораму сельского мира, на фоне которой рельефно выступают простые люди с собственными страстями и необычными поступками. Сага радикально меняет угол зрения, под каким мы привыкли рассматривать средневековое крестьянство: скандинавский бонд выступает здесь именно в качестве субъекта. Конечно, рассмотренный выше скандинавский вариант выглядит, скорее, как исключение, но это исключение такого рода, какое должно побудить медиевиста несколько по-иному взглянуть и на крестьянство Запада в целом.

Примечания

1 См.: Фридмэн П. Ноево проклятье // Другие Средние века. М.; СПб., 2000.

2 См.: Gotz H.-W. Das Leben im Mittelalter. Munchen, 1986. S. 140.

3 Подробнее см.: Гуревич А.Я. Средневековый мир: Культура безмолвствующего большинства. М., 1990. С. 264 и cл.

4 См. об этом подробнее: Gurjewitsch A. Kirchliche Tradition vs. Kontakt zur Gemeinde // Bayerisches Jahrbuch fur Volkskunde. 1996. S. 189-190.

5Bisson Th.N. Tormented Voices. Power, Crisis, and Humanity in Rural Catalonia, 1140-1200. Cambridge; London, 1998.

6 См.: Le Roy Ladurie E. Montaillou, village occitan de 1294 a 1324. P., 1975.

7 Zemon Davis N . The Return of Martin Guerre. Cambridge, 1985; Дэвис H. 3. Возвращение Мартена Герра. M., 1990.

8Zemon Davis N. Boundaries and the Sense of Self in Sixtecnth-Century France // Reconstructing Individualism. Autonomy, Individuality, and the Self in Western Thought / Ed. bv T.C. Heller, M. Sosna, and D.E. Wellbery. Stanford, 1986. P. 54.

Маргиналы: еретик и ведьма

Как надлежит истолковывать тот факт, что на всем протяжении интересующей нас эпохи практически в каждом поколении появлялись люди, которые ставили под сомнение или вовсе отрицали не какие-нибудь второстепенные стороны повседневного бытия, но самые принципы религиозной веры? Их взгляды, высказывания и поступки, с большим или меньшим основанием, расценивались как ересь и жесточайшим образом преследовались.

176

Но что означало превращение ортодоксального христианина в еретика? Он порывал с привычным и общеобязательным образом мыслей, отвергал верования, непререкаемость коих, казалось бы, не должна была внушать ни малейших сомнений, и радикально изменял все свое поведение. В имеющихся в распоряжении историка текстах, которые вышли из-под пера церковников и монахов, еретики неизменно фигурируют в облике отщепенцев, предавших свои души силам мирового зла. Однако если мы попытаемся понять внутреннюю позицию еретика, то увидим в нем личность, которая признала необходимость порвать с учением церкви, т.е. сделала сознательный выбор. То было индивидуальное решение, последствия которого не могли не определить всю дальнейшую судьбу еретика, последствия, сопряженные с огромным риском. Речь шла именно об индивидуальном решении, ибо ортодоксальными католиками рождались, а еретиками, как правило, становились. Это превращение предполагало внутренний кризис, сознательный разрыв с господствующей традицией. Впадение в ересь – предельный и вместе с тем типичный случай личного своеволия. Своеволия, которое проявлялось весьма драматично.